Форум » Поэзия и проза » Повесть "Родной человек" » Ответить
Повесть "Родной человек"
Adaxar: В летнюю пору, когда на деревьях шелестит листва в самом соку, вышел я из дому рано, почти с первыми петухами. Ночью бессонница сильная напала, не понять от чего, да только глаз не сомкнуть было до первой зари. Вот и решил я до леса сходить, авось отпустит. Дорога до него была не долгая, надо было только свернуть на первом перекрестке, и там уже рукой подать до болота, которое лес от поля отделяет. Через неё лет двадцать назад мост положили, да только ремонту он после так не поддавался, сгнил. Болото за то время скисло, загустело, местами осушилось, поэтому под гнилыми остатками теперь течет ручеек. Пованивает от него тиной, но вода чистая и на вкус хорошая. Дальше начинался еловый лес. Ели были старые, поэтому разрослись ввысь размером с добрую многоэтажку. Утренняя дорога - висит в воздухе синий дурман, который слабит тело легкими дуновениями. Я как обычно закинул на плечо удочку, в нагрудный карман засунул банку с червями, и туда же примял пакет, на случай, если рыба попадется крупная. Возле водоема, который был в полукилометре от леса, гнили и ржавели остатки предприятия химической направленности. Ещё старики местные туда на работу ходили, рассказывали, что рыба в том пруду меньше локтя не водилась. Верь им теперь или нет, но вот лет тридцать назад, назначили туда начальником какого-то непутевого, неизвестно с какого училища пришедшего, родственника местного главы. Так он, с месяц тут работавши, весь график смял, да запутал и перепутал сеть управления так, что легче уж было её резать. И казалось все бы ничего, если б однажды не взбрело начальству самолично проверить склад. Как-то он бак с аммиаком повредил, и вся эта гадость в озеро пошла, так и передохла вся рыба. Времени прошло много, рыба стала появляться, местные часто выпускали в водоем мальков, но добиться того, что создала природа, людям было не под силу. Карась мелкий, точно порода какая карликовая, да окунь с лещом, щука редко попадалась. Скрипнули черные половицы кладки, её конец утопал в воде. Я поглядел на водную гладь, примерился, надел червяка поплевав по традиции, закинул наживку поближе к трасте. Не люблю я отчего-то складные удочки, путаются они постоянно, поэтому срубил себе орешник. Просто и легко, только зацепи за дырочку крючок около рукояти и иди куда вздумается. Поплавок качается на ряби – тихонько капал дождь. Шелестел по траве, падал теплыми капельками на сальные волосы, мочил рубашку. Немного покачавшись, поплавок резко ушел под воду, леска натянулась, упругое удилище изогнулось под цепкими пальцами. Налево, чуть-чуть на себя. Из воды выпрыгнул карась, не исполинских размеров, но все равно хорош, пакета достоин. Скользкий карась, вот зараза, норовит сорваться в темную воду, бьется с крючка. Руки подхватывают рыбёшку, коленями сжимаю удочку, но она соскальзывает и падает в воду. Добыча поймана, посажена в пакет и откинута на траву – ещё сильнее бьется хвостом рыба, отчаянно. -Эгей парень! Хорошую рыбу поймал! – я оглянулся. Метрах в пяти на берегу стоял старик, без бороды, но волосы как снег седые. Пожевывая сигарету, прикурил, окинул пруд своими мутновато-зелёными глазами, и продолжил. - Карась? – я утвердительно кивнул. - Здрасте, - И тебе не хворать, не помешаю? – старик присел возле пакета, – В моей юности, мы таких не брали, отпускали, но при теперешних делах это трофей. Курить будешь? – я отрицательно помотал головой. - Не курю, дед, - А и правильно, я бы и все равно не дал, а то зубы желтые будут, и хрипом давиться будешь. Кх-кхе, - откашлялся он. -Ты чьх будешь? - Женька Васильев я, - Это тебе Нюрка бабкой приходится, так да? – я кивнул. - Ты это, клюет у тебя, че зенки раскрыл то, клюет говорю! – я резко обернулся. В пакет плюхнулся ещё один карась. Дед этот, местные его Казимиром кличут, воевал партизаном в Отечественную войну, жил один, поэтому при любом удобно случае любил почесать языком. Было что рассказать, а вот со слушателями в пригороде туго. - Когда было мне столько же годков, как и тебе, мы ходили за реку 25.01.15 в лес, там деревушка была, называлась Брусничная, а при ней озеро, глубокое страх, так точно так же называлась. Мы лодку в деревне брали, и такую рыбешку вылавливали… Во, - дед показал рыбешку длиной со свои широкие плечи, - Так и жили, за лодку естественно рыбой отдавали, вот так… Клюет вон, раззява, смотри… - рывок, карась подобный предыдущему лег в пакет. - Везёт тебе парень, а что рано так сел? Принудил кто, иль от нечего делать? - Да не спится что-то. Вот думал, проветрюсь, - Не спится, говоришь, так заходи ко мне, я вон там на холме живу, видишь – указал он на синий, с поросшей мхом крышей, дом. - Я тебе отвар из ромашки сварю, спать будешь как убитый, заходи, - с надеждой проговорил дед. Ходить к какому-то старику, неизвестно зачем, просиживать дни с эти смердящим пнем, да ещё ромашка какая-то… - Может и схожу, - Заходи-заходи паренёк, я тебе может расскажу чего, - посидел ещё с пол часа, подхватил я свой тяжелый пакет, из уважения пару рыбин деду отдал, и поспешно пошел домой. Через неделю, когда приехали друзья с города, мы собрались в лес по землянику. Отпрашиваться не стали, а пошли так, некого не предупреждая. В лесу было прохладно, тень от елей скрывала от жары. Земляника постепенно забылась, пошли игры, и не заметили за забавами, как наступил вечер. - Домой пора, - сказал я. - Да не, давайте ещё, - протестовал Мишка, ребята с энтузиазмом поддержали его. - Ну как хотите, а я пошел, - Давай, иди, - пожав на прощание влажные от пота руки, я пошел, по потрескавшейся от дневной жары, дороге. Проходя мимо тропинки, ведущей к дому старика, я на миг остановился, поглядел на несколько яблонь, растущих рядом с синим домом, и неизвестно почему, побрел к деду. Рядом с калиткой нахлынул сырой воздух, из окошка под яблоней сочился свет. - Дед Казимир! – ничего не произошло. Тогда я откинул крючок, зашел на крыльцо и постучал. За бордюром начиналось поле, воздух был сиреневым, а закат алым. Пахло яблоками, молоком, травами и медом – присущая старикам затхлость отсутствовала. - Кто это там шляется? - за бревенчатой стеной скрипнула дверь, гулко протопали шаги, отчетливо скрипнуло. - О, Женька, ты? Заходи, давай, - Он откинул дверь внутрь, пропуская меня. Темный коридор, свет лампы льется из прямоугольного проема с высоким порогом. -Аккуратней там, не запнись о порог, - сказал он закрывая дверь, но было поздно. Я, сжав зубы, ступил на ковер. - Вот так я и живу, - в маленькой комнатке стоит в углу печурка, от неё пахнет жареной картошкой, поплывшие обои, часы над окном, белый стол с парой стульев. Я присел за стол, положил локти подальше от очков и газеты. - Это мы в сторону уберём, - дед Казимир перенес на комод читальные принадлежности, покопался в печке, гремя кастрюлей, поставил на стол тарелку картошки с грибами, теплой ещё, и стакан морсу. - Поешь, с дороги то, проголодался, а что в лесу делали, и где остальные - Спасибо. Да по землянику ходили, а они, так вон идут вроде, - Указал я рукой в окно. - Ай не вижу я, глаза не те. А земляника где? Им оставил? – про землянику честно говоря, я и забыл. - Да, им оставил, - Ясно дело, - в воздухе повисла тишина. За окошком стрекотали сверчки, на стенке висела фотография – молодой парень в военной форме и автоматом за плечом. Поев, и немного отпив из граненого стакана, я спросил: - Это вы? – указал я пальцем. - Это, да я… Я тогда в партизанах ходил… - Старик стал несговорчивым, сузил глаза, поглядел в окно. - Я был чуть постарше тебя. Началась война. Поначалу добрые были фрицы, даже угощали конфетами, шоколадом, а мы что… дети, не понимаем ничего, берем коль дают, и все там, а то что они этими руками нас жечь потом будут… Н-да... Когда фронт далеко откатился, партизанить стали наши. Немчура, злая стала, людей начали стрелять. Бывало, приедет в деревню командир немецкий, официрен по их нему, и сгонят тогда серые всех жителей в сарай какой: завалят выходы, заколотят окна, а на всякий случай пулемёты поставят, и поджигают. Люди кричат, бьются, вырываются из щелей, а те их, как зверей стреляют. Так вот во время оккупации нам старшину назначали, Прохора, был он до революции буржуем, а потом раскулачили его, так вот он в деревню и подался от этих спец. служб. Сам в полицаи пошел, никто палкой не гнал. И сын его пошел, а тот своих друзей стал подбивать. И меня подбивал, говорит – Краснопузые все, отжились. Сейчас новая власть, правильная, никто ни у кого ничего отбирать не будет, все в достатке будем жить, - а я сразу отказался. Не из-за того, что там идеи черные и красные... Красные не жгли, а те жгут. В общем, сказал нет и железно, он поругался на меня, да я молчу, смекнул уже, что к чему. Потом повязали им повязки белые, перед всей деревней, и стали эти выродки гоголем по дворам ходить. А кто что запретить теперь может? Винтовки им лично комендант вручал, как первым предателям, с почетом. Чуть что, так бьют, издеваются над людьми, и папаша их разбойничать стал, своих грабил. Точно ненависть лили они на нас, не из приказа какого, а от себя. К кузнецу один раз зашли, его Петром звали, здоровый мужик был, а я у него тогда топор свой чинил, а эти зашли, и стали от него деньги требовать. Видно, что пьяные все четверо, один старосты сын, Гришка – главный их, и подельники его, поповские сынки. Поп то хороший мужик был, а дети его… не уберег он их от беса, раньше от чахотки помер. Стоят, тупыми глазами смотрят, измываются, матерятся на чем свет стоит, так кузнец не выдержал такого позора, подошел да стукнул Гришку за поганый язык, легонько, чтоб не зашибсти ненароком. А те понятно дело за винтовки, и убили Петра. Тот хвать за кувалдой, а они ему штыком в живот, и только кровь рекой... Думали меня тоже заколоть, так я ближнего оттолкнул и убежал, страшно стало. С той поры в партизаны и подался, – время за разговором пролетело, за окном уже синева чернеет – солнце пропало, а луна разгоралась ярче обычного, словно напитывалась дымкой. - Ладно, заболтал я тебя. Ромашки обещал, сейчас… - дед залез на печку, порылся там, шурша пакетиками, кряхтя вылез назад, – На вон тебе. Ты чайную ложку кипятком залей, и подожди с полчаса, тогда пей. Молока побольше впредь в кашу лей, авось и излечишься. - Спасибо дед Казимир, ну я пойду, а то темно уже, - Иди-иди Женька, спасибо тебе, ещё заходи, - старик проводил меня до калитки, пожал на прощание руку. - Ну, давай малец, чеши, - и побежал я вниз по тропинке, вышел на дорогу и приспустил домой, сжимая в руках кулек с сухой травой. Ругали как пришел, сильно. Отца дома не было, поэтому отделался, можно сказать, легко. Днем колол дрова, сходил пару раз за водой, а когда вечером наши собрались в лес, я отказался – пошел к деду. Та же тропинка, пробежал под яблоней, скрипнула за спиной калитка, взбежал на крыльцо. - Дед Казимир! – но деда дома не было, тогда я развернулся с обидой, и пошел по дороге к лесу. Смотрю, на кладке сутулая фигура. Подбежал, и точно – дед Казимир сидит! - Здравствуйте! - О, привет малец, ну поможешь мне? - А чем? - На тебе удочку, лови, а я поду хвороста добуду, и костер распалю, - я взял теплую ручку из шершавых рук, принялся за нехитрое дело. Когда за спиной затрещали сучья, уже поймал пару окуней и одного карася. - Вот смотри, - он взял палку с рогаткой на конце, стал ошкуривать ветку, – Будем готовить рыбу на ражне, пробовал когда? - Неа, а как это? – освежевав свежепойманную рыбу, дед вымыл руки в озере, затем пошарил в карманах, вытащил кулек соли и стал щедро посыпать ею бело мясо. Разрезал тушки вдоль позвонка, сплющил и насадил каждую на рогатку, воткнул толстые концы в землю, тушки свисли над костром. - Вот так, рыба и жарится, и коптится,- вытерев руки о штаны, он прилег на траву рядом с костром. - У меня тоже внуки есть, только они в городе, я их дай бог раз в год увижу, - Так, а что к ним сами не съездите? - А на что я им? Не вижу что ль, как они нос от меня воротят, будто я и сгнил совсем. Думал, дочка в деревню детей не отпускает, так лучше бы продолжал думать, а они то, мне сами знаешь что сказали, внуки родные?! Нечего у тебя делать, говорят, плохо у тебя, ты сам непутевый, дом твой прогнил весь. Так я развернулся и ушел оттуда. Дочка останавливала, но я же вижу... - сказать на это было нечего. Рыба плескалась в воде, периодически потрескивали сучья. Старик закурил, сейчас он и вправду походил на глубокого старика. Лицо потемнело, сморщилось, глаза потускнели. - Я понимаю… Думаю сказали так... не подумав, но с тех пор я их вообще не видел… - Дед Казимир, да ладно вам, что вы так все… - дед посмотрел на меня с тоской, шмыгнул носом, сплюнул с досады. - А вроде как не подгорело, - он потянулся к ближайшей веточке, – Ну, вроде как готово. Слушай, а это не твои идут? – и вправду, шли мои друзья. - Мишка, Колька, Вась, Димка! Давайте сюда! – Мальчишки с интересом подошли к костру. - Знакомьтесь, это дед Казимир, - ребята поздоровались. Женька представил всех по очереди. - Садись, племя младое, угощайтесь! - Что-то я не помню, чтобы так рыбу готовили, - сказал Димка - его отец был заядлым любителем рыбной ловли. Дед усмехнулся. - Так это рыба на ражне, дед Казимир, расскажи, - попросил я. Дед почесал под носом, и рассказал все в подробностях, – Рыба сколько надо, столько соли себе возьмет, но не шибко обильно сыпьте, переборщить можно всегда. Дед раздал жердочки, все стали есть жареную рыбу, а он глотнув воздуха, продолжал рассказывать. - Я вот мальцы в ваши годы, в партизанах был. Так вот однажды послал нас комбриг на реку за рыбой, - сказал дед утирая соленые губы, – Так там лес сосновый, а в нем песок сплошной и корни, как змеи. Это за Бобровокой, ну знает может кто, - пару голов утвердительно кивнули, – Так вот это, со мной отправили парня одного, Димку, он меня младше на несколько годков, потому в отряде главный я был. Это было в сорок втором, конец лета, черника уже вся вышла. Мы обогнули Бобровку, подошли к речушке со стороны кустов, потому как там мережи у нас стоят, а выше по реке, где трасты поменьше, немчура стоит. Они гранатами рыбу глушат. Кинут несколько палок своих, спрячутся, и мужика после какого-то заставляют рыбу подбирать, словно собаку охотничью. Так обидно стало, он вроде бы и в возрасте, и вода нынче холодная, потому как небо камнем холодное. Приподнялся я, говорю напарнику, что надо человека вызволять, а у нас на двоих наган один потертый, да к нему четыре патрона. Как против двоих умудрится то? Так мы дождались, пока он мимо нас проплывать стал, дали сигнал, дескать помоги их, а он головой мотает, свободной рукой отмахивается, а мы и не поняли сперва. Дождались, пока мужик на берег выплыл и рыбу из авоськи под ноги скинул. Я наган сжал, вспомнил, как они Петра убили, и выстрелил в спину ближайшему. Так шарахнуло, что немец рухнул, как подкошенный, только каска сбилась с русой головы. Второй было дернулся, полоснул по нам очередью, задел меня в плечо, а мужик на немца накинулся сзади, вырвал ремень автомата и задушил гада. Мы вышли, а он стоит растеряно, смотрит на нас и говорит холодно: – Вы что наделали, мальцы? – мы как каменные стали, стоим и не понимаем, мы же его вроде из лап немчуры вырвали, а он качает головой и чуть ли не плачет. – У меня в деревне жена с дочкой, теперь убьют их, - тут мы и растерялись. – Давай сходим, вытащим, - говорит Димка. – Да куда ты пойдешь, молоко на губах не обсохло, а все туда же, не наубивался ещё? – а у нас задание - рыбу доставить. Мы говорим, дескать извини, так вот получилось... Мужик рыбу отдал, сказал уматывать на все четыре. Сам посидел чуток, переоделся в немецкую форму, взял автомат и пошел в село. Местные потом говорили, что он семью в лес успел вывести, правда жену его ранили полицаи, а точнее Гришка. Так он их через болото к лагерю партизанскому вывел, а сам ночью каску надвинул на голову, проскочил мимо дозора, и пошел прямо в комендатуру. Хотел полицаев побольше убить. Хотел, да не вышло. Кровь на мундире увидели, скрутили его. Потом перед всей деревней вешали, жена чуть не удавилась с горя, а виноватыми вроде как мы оказались, – , – повисла тишина, только костер отбрасывал искры на черную траву. - Так вот вы где сидите? – Пришел отец Димки. Поздоровался с дедом, присел рядом. - Пап, а что мы так не делали? - Делали, только ты маленький тогда был. Извини дед, но я их забираю, матери ругаются, - Забираешь, ну бери, - безразлично сказал он. - Пока, дед Казимир, мы ещё завтра придем! – крикнули мальчишки на прощание. - Бывайте ребята, приходите конечно, - помахал он рукой нам вслед. Потом набрал в пакет воды, и потушил костер. Не проходило дня, что бы мы не посещали деда Казимира. Собирались то в лесу, то около водоема, иногда у него дома или во дворе. Незаметно подкралась осень, ещё немного подержалось бабье лето, наступала зима с её сильным, жгучим ветром. Ребята давно уехали в город, только я, делая поспешно уроки, шел к деду, по дороге покупая то булку к чаю, то ещё что ни будь сладкое. За эти несколько месяцев я проникся истинным уважением к старику. Кончилась первая четверть, за хорошую учебу наш класс был награжден поездкой в Петербург. Радостный, я прибежал к деду. Не стуча открыл дверь, зашел в маленькую уютную комнату. Дед сидел перед транзисторным радиоприемником, вертел антенну, менял частоту ища гожую станцию. - А-а, привет Женек. Как в школе дела? -Да, хорошо, вот поездкой наш класс наградили, - Неплохо, садись, чайник только вскипел, сходи налей мне, и себе захвати, - отмахнув в сторону допотопный прибор дед пригубил чай, посмотрел на выцветшую клеенку, и заглянул мне в глаза. - Хорошо, поездка… - мы посидели несколько часов, разговор шел, дед говорил много, рассказывал про свою жизнь: - Когда война кончилась, этих полицаев ловили, давили как тараканов. Я водителем работать начал, и вот однажды послали на элеватор, так я там Гришку увидел, того самого, что Петра убил. Он взгляд мой уловил, подошел, оглядываясь по сторонам, стал прошение просить: – Казимир, прости меня, - говорит, - пьяный я тогда был. У меня жена, сын растет, маленький ещё, а их ведь… Казимир, да я понял, что неправ был, вырос я, осознал, что красные правы… - вижу, сбоку милиционер стоит, как наготове, только знак дай, и знаешь… посмотрел я Гришке в глаза, тому, кто столько душ людских, невинных искалечил, и простил. Вижу, что не понял он ничего, делит людей на черное и красное, но не стал я ему уподобляться, не такой я. – Иди, - говорю, - Я ничего против тебя не имею, - он поблагодарил, потряс мою руку, и ушел. Позже узнал я, что нет у него ни жены, ни детей, да не в том дело. Я простил его уже, но, кто-то видимо опознал. Поймали тогда Гришку, осудили прилюдно, и повесели, не дожидаясь приговора власти. Он кричал тогда, каялся, да не верил никто его словам, пустые были. И вот что я скажу тебе, Женька, славный ты паренек, живи по чести, если видишь, что плохо поступают, так твори добро сам. Слова, так они ведь от добра вес и силу имеют, - с этими словами дед замолк. Ещё немного потрещал приемник, пошумела печь. - Ну, прощай дед! - Прощай Женька! Спасибо тебе за все, - неслышно договорил он. Ещё не скрипели подошвы сапог на снегу, но лужицы покрылись коркой льда, под которыми воды уже не было. Наконец-то окончилась поездка, и я заспешил к деду. Тропинка с выцветший травой, синий дом, с покрытой инеем крышей, но окна через чур яркие. Я как обычно зашел во двор, нерешительно постучался в дверь. Послышались быстрые шаги, передо мной возник мужчина в черном пиджаке и темных джинсах. - Вам кого? - Я к деду Казимиру, можно?.. - К сожалению, уже нет. Он умер три дня назад, инсульт. Старость, вот. Но вы проходите, - не понимая, что происходит, я отошел от двери, и пошел... - Куда вы? – хмыкнув и пожав плечами, человек закрыл дверь. Дом потерял весь уют, теперь действительно, это была просто гнилая постройка. Кладбище было в лесу, Женька без труда нашел свежую могилу. Дешёвый крест, несколько венков, и надпись: Терихин Казимир Петрович. Мальчишка присел над могилой, посмотрел на рыхлую землю. “Дед, я обязательно поставлю тебе памятник”, - парень прослезился, вздохнул с шумом, и ушел. Каждый раз, проходя мимо синего дома, он надеялся, что в окне загорится желтый свет, и дед Казимир, в полушубке, выйдет на крыльцо, чтобы закурить. Злости на родственников деда не было, он понимал, что они поступили неправильно, но главное, что он сам знал, как надо поступить.
Ответов - 0
полная версия страницы