Форум » Себеж » Невеста без приданого » Ответить
Невеста без приданого
Даринка: В Себеж я влюбилась с первого шага. Молодой не стреноженный годами восторг переливался через край, что его не могли не заметить встречные прохожие, провожавшие одобрительной, слегка снисходительной улыбкой: эка невидаль – вода кругом, чему тут дивиться. Тягучая, степенная озерная гладь широченным поясом охватывала весь город. Вода медленно и почти бесшумно накатывалась за тобой. По какой бы улице не шел, в какой бы проулок не свернул на пыльную, совсем деревенскую, утоптанную до глянца тропку – всюду в прогалинах домов справа и слева, сквозь щербатые заборы, припушеная по кромке пологих берегов шиповником, к августу покрытым рыжими пуговками, серо-сине, с легкой рябинкой чуть приметно колыхалась вода. К тому времени мне еще не довелось увидеть города, схожесть с которыми находят в Себеже, – болгарский Созополь, итальянская Венеция, но, побродив потом по заморским южно-ярким городкам, Себеж не померк, он уроднился со мной, остался тихой радостью в памяти по жизни. Уехать, чтобы вернуться Как же долго я не возвращалась сюда, хотя сердце тянуло, но все дела, заботы. С той первой встречи уже минуло более трех десятков лет, когда я, студентка третьего курса журфака, приехала на первую практику в районную газету «Призыв». Приехала на месяц, а задержалась на два с лишним года. Был тоже август, но в отличие от нынешнего дождливого, на редкость сухой и теплый. Огрузневшие от урожая сады подбирали последнее хоть и не жаркое солнечное тепло, горько пахло увядающей крапивой, смешанной с тонкими духами отцветающих флоксов в палисадниках. В саду бабы Фени, которая приняла меня на постой, слышно было, как в вязких ночных сумерках, с шорохом, обстукивая встречные ветки, скатываются зрелые яблоки. Которые угодили на вихлястую тропку, выбитую по огороду к калитке, выходившей на озеро, скатывались по угорку прямо к узкой песчаной озерной полосе. И накатной волной вода слизывала их, а потом долго качала яркими китайскими фонариками на зыбкой глади. По утрам бабушка плавала на огород, который держала в прибавку к этому, на островке в озере. Она неспешно скидывала цепь, отталкивала старую с облупленной на боках голубой краской лодку, весла втягивала редко, но ухватисто, и скоро уже уменьшалась в дали, охваченная блеском солнечных лучей, отраженных в серебре. Уходила в сияние, пока не терялась в сочной зелени островка. Возвратившись, передав мне скрипучую корзинку, нагруженную овощами, усаживалась рядом на скамеечке, выставив к солнцу на серый еще утренне прохладный песок, стоптанные в синих венах худые ноги. Мы недолго молчали, глядя в даль, потом она спохватывалась, что дел полно, а она тут рассиделась, спешно вставала и до позднего вечера все чего-то копошилась по хозяйству, неспешно, безмолвно, лишь изредка перекидываясь с дедом Федором парой слов. Дед болел и все больше сидел за столом на кухне, курил горького дыма папиросы и, придерживая узловатыми желтыми от табака пальцами ситцевую в мережку занавеску, вглядывался напряженно в окно, словно там что-то должно важное случиться. Но все важное в его жизни уже произошло, ни одно из российских лих не миновало, все пережито, выстрадано, переделано, вот и просторный дом, и сад он саморучно построил, посадил, детей-внуков вырастил… — Можа, хватит дымить, – только и скажет укоризненно бабушка. А в ответ молчание. Спросит, что варить к обеду, и тоже тишина. Деду уже было не до мирского, он отстранялся, тихо обосабливался, приготовлялся. И бабушка, понимая его, не хотела мириться, только скажет мне: «И чего молчит, хошь бы словечко» А потом и сама себя утешит: «Каво уж там, все переговорено…». Нет уже ни деда Федора, ни бабушки Фени, ни ее закадычной подруги-кухавки бабы Кати, ушли многие из старой гвардии районных журналистов, с кем посчастливилось работать. Я иду по городу и тщетно всматриваюсь в прохожих, может, мелькнет знакомое лицо. А ведь прежде, через полгода пребывания в Себеже, надо было головой вертеть, чтобы не проглядеть кого из многочисленных знакомых, иначе обидятся, скажут запанилась. Хотелось бы вспомнить, какую-то обиду, пришедшую тогда от здешних людей, ан — нет. Остался Себеж городом, населенным почти святыми, разными, смешными, порой, чудаковатыми, суетливыми, боязливыми. Но предательства, подставы, тяжкого обмана – нет, не было. Время, разделившее нас, тут ни при чем. Не было, не помню…А чудаки, добрые, наивные были. Они по сейчас со мной, в памяти. В таких малых городках задерживаются либо неудачники, либо неисправимые философы и романтики, чувства которых к родной печине крепче, чем жажда успеха и достатка. Чудики Первыми об отошедшем в мир иной узнавали в редакции. Так было тогда заведено, чтобы дать непременно некролог в газете. Вот родственники, знакомые, коллеги по работе первым делом – к нам. Тут уж наш корректор, худой, маслатый, с хохолком жиденьких волос на макушке Евгений Гаврилович Подосиновик, терял покой. Утром следующего дня он, развалившись на стуле и вытянув длинные ноги, что ни одни брюки не доходили до косточки, на половину бухгалтерии, рассказывал женщинам со смаком подробности последнего часа очередного усопшего горожанина. Он успевал вызнать, как, почему и что сказал(ла) тот с последним вздохом. Подосиновик провожал всех с искренним сочувствием. Иной раз глядишь, как в скорбной процессии по городской улице следует наш Подосиновик, только полы белого армейского полушубка вразлет.Возбужденный, глаза горят, деятельный. Орел! Иной раз родственники перешептываются, кто это распоряжается. Он и впрямь распоряжался со вкусом преуспевшего в этом деле человека, знатока. Конечно, помянет потом, но аккуратно, более ради разговора с печальными близкими. Хобби у него было такое. Но не единственное. Еще он коллекционировал, кажется, все, что можно коллекционировать: спичечные этикетки, марки, открытки, значки, бутылочные наклейки…Рассказывали, что у него весь дом был забит коробками с добром. По молодости он воспринимался, как Плюшкин, смешной бездумный накопитель. Забавная фигура, объект зубоскальства, за спиной, конечно. Пока однажды, а было это в канун Дня Победы, Евгений Гаврилович, что-то забыв на работе, не заглянул в редакцию после торжественного собрания в доме культуры. Я тогда задержалась, потому встреча была случайной, он, кажется, даже смутился. Лацканы его пиджака, сшитого из зелено-голубой офицерской диагонали, обвисли под тяжестью боевых орденов и медалей. Неловкий, кургузый и забавный старик, который даже ступал смешно, утверждая основательно на земле лишь пятку, а носки ботинок были по — клоунски загнуты вверх. Оказывается, он был тяжело ранен, взрывом оторвало пальцы ног, потому и ступал он так необычно, а мы хихикали над его походкой… Евгения Кузьминична Коптелова, заместитель редактора, на работу опаздывала минимум на час, хотя выходила из дома заранее. Пока идет, сколько знакомых встретит, с каждым поговорит, новости все с утречка узнает, получалось, что дорога на Замковую, где до сих пор стоит бывший купеческий дом с основательных из валунов фундаментом, в котором располагается и по сей день редакция, была частью работы, информагентством своеобразным. Сядет за стол, затянется «беломором» и через час готова подборка информаций, а то и зарисовка или интервью. Была она внешностью грубовата, маленькие острые глазки сидели глубоко под нависавшими тяжелыми складками бровей, далеко друг от друга, словно их кто-то нарочно, как угольки, воткнул по бокам крупного пухлого носа. Она была остра на язык, хитровата, но при этом добра и отзывчива. Хохотала, как дула в трубу, зычно, хрипло, но заводно. Колоритна. После выхода на пенсию, правда отдыхала недолго, опять пришла в редакцию, купила себе пианино, хотя играть не умела, но это была ее мечта всей жизни, съездила по турпутевке в Австрию, и опять жизнь потекла своим чередом. Слабостью ее были розы, сотня разных сортов ухоженных и выпестанных кустов пышно цвели все лето во дворе ее дома, не очень-то ухоженном. И в этом была вся Кузьминична: жила, как дышала, большими глотками. Не в пример ей, Саня Шубин, заведующий сельхозотделом, летом часов с четырех утра он уже на работе, на своей «козе» (так он называл мопед) объедет парочку ближних колхозов. В деревнях в страдную пору только на зорьке и можно кого застать в конторе. К тому часу, когда собирался редакционный народ, он успевал вернуться, написать статью, и к приходу машинистки Аллы Павловны на столе у машинки уже дожидалась стопка, исписанных листков, строчки на которых стремительно взбегали вверх правым краем, каков сам автор: торопыжка, сентиментальный, изо всех сил скрывающий свою ранимость. Сколько людей остались в памяти, удивительных своим умением быть праведниками, совершенно не намеренно, а просто иначе они не умели и не умеют: Оля Алексеева, Катя Богданова, Любка Дроздецкая, Виталик Пикалов...Особняком стоит Алексей Григорьевич Алексеев, председатель колхоза, с которым волею судеб свела жизнь, за что ей я премного благодарна. Дубровский праведник Ни до не после такой святой праведности я не встречала, чтобы так искренне, самозабвенно жить ради блаполучия других. Он не только грамотно, основательно вел большое хозяйство, он был батькой для всех. Рожать кому приспичило, поди дождись, когда скорая за 17 километров придет, ночь переночь, бегут к нему, он выгоняет спешно без всяких охов из гаража старенький с брезентовой крышей газик и везет родиху в больницу. Он знал, как живется одиноким старикам в самых отдаленных деревнях, справится, заедет. На зиму их всех собирал в один дом ветеранов на центральной усадьбе, где уход и фельдшер рядом. Алексей Григорьевич так завел, коли женятся молодые — сперва квартирку или комнату дают в многоквартирном доме, и на следующий день, не откладывая на потом, после свадьбы начинали миром строить молодоженом свой дом, в три комнаты с баней и хлевами для скотины. На новоселье — чек на обзаведение мебелью и живностью. Крепко жили в Дубровке, без пафоса, с той исконной русской крестьянской основательностью. Конечно, награждали председателя орденами и медалями, но не было тогда наград за человечность и доброту. Себе он никакой выгоды не выкраивал, ни богатства, ни запасца на черный день не сколотил. До последних сил бился, чтобы с перестройкой хоть как-то сохранить хозяйство, поддержать жизнь. До последнего, до изнеможения... Небесное место Все еще стоит на горе унылый барак, в котором живут люди. Жива ли баба Рива, не знаю, но до сих пор слышу ее говорок: «Юда, милая Юда, выходи замуж за нашего Вовку, будешь жить, как за подполковником...». Слова у нее перекатывались, точно камушки за щекой. Жила она с сестрой Сонькой, шустрой, вечно спешащей женщиной, работала та на пивзаводе, мыла посуду. Рива помогала ей растить мальчишек. Старший Яшка вышел непутевый, больше по тюрьмам, а два других были работящими, серьезными парнями. И теперь баба Рыба (так ее звал соседский четырехлетний пацан), оказавшись дома не у дел, всю свою любовь переключила на этого мальчишку: нянчила, скучала, тревожилась, если болел. И вообще русские и местечковые евреи уживаются в Себеже мирно, принимая разность в менталитете, как бы теперь сказали. Помню, официантка Миля в ресторане не оставляла нас одних, если заходили туда с подругой вечером перекусить, сядет напротив, подопрет кулаками щеки и чего-нибудь рассказывает, а подвыпившую командировочную братву, как мух отгоняет: «Кыш, пошли прочь, девчонки поесть пришли, не приставайте». Зиновий Гердт, самый знаменитый из себежских евреев, памятник которому стоит на бульваре, любил говорить, что ему повезло, он родом из небесного места на земле — из Себежа. Много известных людей так или иначе были связаны с этим городом или окрестными местами. Даже в былинах про Илью Муромца, записанных в семнадцатом веке, сохранились предания, что собирался богатырь на битву с врагами: «Хотят Себеж град за щитом взять». По преданию, бывал в Себеже сам Петр1, напротив автовокзала сохранилась Петровская горка, где по велению царя сооружались укрепления. А Александр1 назвал город «невестой без приданого». А все-таки жаль Таковой он остался и по сейчас. Без приданого. Хотя изменения есть, всякие. Все, какие были производства, разрушены: не выпускают знаменитого себежского темного пива, которое почитали даже в столицах, зияет пустыми глазницами окон фабрика валяной обуви, обветшали еще больше старые домишки, доверчиво уткнувшиеся в приозерный песок. И среди этого уныния, буйных зарослей чертополоха и крапивы — основательные дома. На двух- трех этажах, богатые, новенькие, с иголочки. Встречный пожилой мужчина, искавший, видно, на пустынной улице хоть какого-то собеседника, сморщился: «Я не здешний, живу шесть лет, а никак не привыкну, это город для богатых». Прирастает Себеж границей, она и кормит и достаток некоторым приносит. Богатые коттеджи среди послевоенных построек глянутся, как молодые новоселы, не весть какими судьбами поселившиеся в доме престарелых. Собор хорош, прежде там были развалины костела, а теперь православный храм, вершит Замковую гору. Есть еще один, на улице, где был прежде, так называемый, еврейский ряд — теперь она сплошь из магазинчиков, и в отличие от других по-дерененски пустынных, шумна и многолюдна. Город, насколько может, прихорашивается: парк с коваными скамейками, покрашены фасады домов в центре, чисто, ухоженные клумбы с цветами, газоны подстрижены. Но в тот воскресный день, день моего возвращения, туристов было только трое, вместе со мной. Мы так и ходили, пересекаясь: седобородый мужчина с большой спортивной сумкой, молодой парень, по стильной одежде — москвич, он ходил налегке, даже к источнику не поленился прогуляться. С толпами туристов в Венеции сравнивать нашу северную жемчужину не стоит, сколько художников, поэтов и писателей, журналистов и фотографов запечатлели свой визит в чудо-город, создав ему звонкую славу, но Созополь. Небольшой приморский городок в Болгарии, там тоже от туристов тесно, хотя рознят их с Себежем только тепло и инжир над головой прохожих. У нас зато гроздья выспевшей рябины, чем хуже? А все-таки жаль, что не случится в жизни многих людей, просто по незнанию встречи с уникальным городом — Себежем, не встретятся им на пути им открытые и искренние себежане. Мне той веры в людскую доброту, привитой в молодые годы в этом городе, хватило на всю жизнь. Людмила Костыгова http://www.sterhmedia.ru/vazhno/nevesta-bez-pridanogo.htm
Ответов - 9
Ветер: Спасибо!
ogranschik: Даринка пишет: Я иду по городу и тщетно всматриваюсь в прохожих, может, мелькнет знакомое лицо. Я тоже это делаю,когда приезжаю... И сразу вспоминается песня Высоцкого: ..."Я разглядывал многие лица прохожих- Ни своих,ни чужих..."
Деревенский: Как душевно Словно побывала в своем детстве. Всех я их знала. Соня говорила - Тоня смотри на свою Гальку и вспоминай себя. И Подосиновик теперь я поняла почему ходил в резиновых сапогах как говорят ЗИМА и ЛЕТО.
Деревенский: Как душевно. Я всех их знала. Я просто побывала в детстве. СПАСИБО
Деревенский: Нет я не могу не напмсить о людях которые мне были близки. Сонька это просто чудо, ее сестра РИВКА. Сонька говорила - Тоня посмотри на свою Гальку ты увидишь себя. Теперь я поняла почему Подосиновик ходил как говорят ЗИМА и ЛЕТО в резиновых коротких сапогах.
440 Гц: Спасибо,Даринка, за это удивительное, почти шукшкинское, повествование Людмилы Костыговой о Себеже и себежанах...
taralex: Действительно, план болгарского Созополя напоминает карту Себежа: Тоже знал и помню многих упомянутых в тексте людей. Может быть, и с автором тогда встречались... И могу повторить, что"Себеж не померк, он уроднился со мной, остался тихой радостью в памяти по жизни."
НЕМО: Не знаю как другие, но в местном наречии, чаще всего слышал произношение "Себеш", и вот приятная аналогия. Себеш. Город расположен в центре исторической области Трансильвания. Расположен на реке Муреш,в 15 км от города Алба-Юлия, в 115 км от города Клуж-Напока. http://youroute.ru/countries/rumyniya/regions/transilvaniya/cities/sebesh/ http://ru.db-city.com/%D0%A0%D1%83%D0%BC%D1%8B%D0%BD%D0%B8%D1%8F--%D0%90%D0%BB%D0%B1%D0%B0--%D0%A1%D0%B5%D0%B1%D0%B5%D1%88
НЕМО: Маленькая ремарка. Трансильва́ния или Эрдей (лат. Transsilvania «Залесье», рум. Transilvania, нем. Siebenbürgen («Семиградье»)
полная версия страницы